Андрей Матвеев - Полуденные песни тритонов[книга меморуингов]
Случайный номер, принесенный явно не для меня.
Очередной артефакт, вытащенный из небытия.
Инобытия.
Где все ходят в цветных куртках и где, скорее всего, другой воздух.
Не такой удушливый, хотя и во Владивостоке воздух заметно отличался от свердловского.
В нем уже проскальзывала свобода, может, из–за того, что рядом было море.
Если забраться в трюм, то можно свалить к конкретной матери,
MOTHERFUCKER, YO-YO,
и никто тебя не найдет, если, конечно, ты незаметно просидишь так несколько долгих недель. Или даже месяцев. Без жратвы и питья. Поэтому я и не свалил, скорее всего, именно поэтому, хотя думал тогда об этом постоянно.
Сейчас уже не думаю, motherfucker, yo–yo…
Хотя может, это стоило бы сделать.
И добраться так до Йокагамы или Ванкувера.
Сиднея или Сан — Франциско.
Может, тогда жизнь началась бы раньше, на два десятка лет.
Мне очень часто кажется, что они меня обокрали, и именно на эти два десятка лет.
И что если бы я тогда не уехал во Владивосток, то так бы и не проснулся и ничего этого не знал.
Не понимал, не видел, не чувствовал.
Был слепым.
«Мальчик–зима», песня группы Nautilus Pompilius.
В свой последний приезд во Владивосток я тоже там был с рокерами, с мало кому еще на тот момент известной группой Чайф. Город показался мне не просто убогим, а изнахраченным, покрытым плесенью и паутиной, доживающим свои последние то ли годы, то ли уже месяцы.
И шел дождь, постоянно шел дождь.
Первые дни море было бурным, но стояло уже начало июня, скоро распогодилось, временами появлялось солнце и становилось тепло.
Хотя вода все равно была холодной и мы не купались.
Я прошел мимо своей школы, мимо дома, где некогда жил мой самый лучший друг, потом мимо другого дома, где жил когда–то я сам.
Все это было мертвым, оставшимся в другом, исчезнувшем мире.
Уже распавшимся на части и превратившимся в прах.
Точно так же в свое время исчезли и драконы.
Ведь в любой лавчонке можно купить себе жвачку, я много курю, поэтому постоянно жую отбивающий табачный привкус «Орбит Эвкалипт».
Далее следуют три последние фразы:
Дракон оказался повержен… Остались лишь потерявшие волшебство, почему–то ослепительно–белые зубы. В расфасовке по 10 штук, средняя цена — 8 рублей за упаковку…
7. Про моря
Где–то пару лет назад я вдруг понял, что всю жизнь совершенно неосознанно коллекционировал моря.
Как другие — бабочек, пустые бутылки, солдатиков или женские трусики.
Бабочек я тоже какое–то время собирал, пока мне в руки не попался один из романов Набокова, и я понял, что собирать бабочек после него писателю нельзя.
Некомильфотно это, хотя можно сказать и по–другому:
ЗАПАДЛО!
Но когда мне в руки попался тот, первый в моей жизни, роман Набокова, то собирание морей шло уже полным ходом.
Сейчас я понимаю, что занятие это абсолютно метафизическое, даже если морскую воду набрать в заранее припасенную бутылку и потом хорошенечко запечатать пробкой, то это будет всего лишь украшение интерьера стеклотарой со странным содержанием внутри, а никак не гордое обладание несметными богатствами, которые любой, уважающий себя коллекционер время от времени стремится продемонстрировать окружающим.
Если ты собираешь моря, то их нельзя демонстрировать.
Они не для этого.
Их можно любить, их стоит бояться, о них положено думать и вспоминать.
А еще на них предпочтительно жить — где–нибудь в маленьком прибрежном городке или в городе большом и портовом.
НАПРИМЕР — В БАРСЕЛОНЕ.
Сейчас в моей коллекции 10 морей.
Круглая цифра.
Начну с первого.
Черное море.
Говорят, что я впервые побывал на нем в три года — с дедушкой и бабушкой, в Евпатории.
Но только я об этом ничего не помню.
Зато помню свой второй визит на это самое Черное море — уже в десять лет, с матушкой. Под Карадаг, в район Планерского. Место, где мы остановились, называлось «Крымское приморье», надо было сбегать под гору, мимо затрапезных местных виноградников. И вскоре начинался пляж.
ПЕСЧАНЫЙ, КАК И ПОЛОЖЕНО.
На этом пляже я и научился плавать.
Если считать по числу посещений, то Черное море — самый частый экземпляр в моей коллекции. Я ездил на него с матушкой, со второй женой, с третьей женой, с Натальей, моей последней женой. На Восточный берег Крыма, на Южный его берег и даже на детский курорт Анапу, известный древним грекам как затрапезное поселение Горгиппия, может, это и была та «глухая провинция у моря», о которой писал Бродский, хорошо понимавший метафизическую суть как морей, так и империй.
НА ЧЕРНОМ МОРЕ Я ЛОВИЛ КРАБОВ.
Я ПИСАЛ О НЕМ В ТРЕХ СВОИХ РОМАНАХ.
БОЛЬШЕ Я НА НЕГО НЕ ЕЗЖУ!
Следующее море было Аральским — странный экземпляр в коллекции, о котором могу сказать лишь одно: когда–то я его видел.
Аральское море — № 2.
Даже вспомнить по большому счету нечего.
А потом уже коллекционирование началось всерьез. Два года почти каждый день на берегу Амурского залива, да еще заливы Уссурийский и Посьет — и все это Японское море, Тихий океан, приливы, отливы, шторм, штиль, муссоны, медузы, осьминоги, раковины морских гребешков, толстые тушки трепангов, восходы на море, закаты на море, одинокий маяк на мысе Эгершельд.
30 сентября 1967 года было воскресенье.
Наверное, воскресенье, потому что матушка с отчимом собрались на море и взяли меня с собой.
Было еще тепло и я купался.
И был отлив.
Я бродил по обнажившимся камням, покрытым скользкими, бурыми водорослями, стараясь не наступить на острые и ломкие иглы черных и серых морских ежей, разглядывал маленьких синих и больших, бело–черных, звезд, а еще собирал раковины. Тогда я не знал, что любая раковина — это зримая метафора женского межножья, кунки, дырки, вагины, пизды. Много лет спустя, получив по email’у оформление своего романа «Ремонт человеков», я был безумно рад тому, что художник и издатель нагло поместили на лицевую сторону переплета изображение перевернутой раковины — с глубокой, манящей и такой зубастой женской щелью. Естественно, это была не та раковина, что я достал из воды Японского моря 30 сентября 1967 года возле мыса Эгершельд, выскреб уже дома все ее содержимое и потом сколько–то десятилетий она кочевала с одной полки на другую, пока не исчезла совсем в том странном мире, куда отправляются вслед за воспоминаниями и их запыленные свидетели, хотя не исключено, что она еще найдется, потому что на самом деле
НИЧЕГО И НИКОГДА НЕ ИСЧЕЗАЕТ БЕССЛЕДНО!
Если верить интернету, то сейчас на том мысе элитный жилой район.
Но меня это почему–то абсолютно не волнует.
Лучше перейти к следующим экземплярам коллекции.
№ 4. Балтийское море, Финский залив.
Немой экземпляр. Вроде бы, как и не море.
Так что быстренько отставим в сторону, разве что бросив взгляд на странный спуск к воде, между двумя гигантскими, отполированными камнями, похожими то ли на гранитные черепа древних быков с отпиленными рогами, то ли на базальтовые, но столь же древние головы мамонтов, лишенные бивней и с непристойно–разверстыми дырами вместо хоботов.
Зато экземпляр № 5, море Каспийское, стоит пары абзацев.
Хотя бы потому, что они не про море, как таковое, а про то, что иногда получается, если в самом начале марта из заснеженного и ветряного города Сврдл перенестись в Баку и поселиться в странной гостинице — пришвартованном к набережной двухпалубном стареньком пароходе, куда и засунули нашу туристическую профсоюзную группу, прилетевшую в столицу Советского Азербайджана на три дня.
Тогда, в последний год семидесятых, это так и называлось:
МАРШРУТ ВЫХОДНОГО ДНЯ.
Главный бухгалтер издательства, где я работал «редактором краевой литературы», главный художник, заведующие редакциями, редактора старшие, простые и младшие, редактора художественные, в общем, вплоть до курьера.
Точнее, курьерши.
После школы никуда не поступила и теперь работала среди всех этих монстров.
И у меня с ней был роман, но к поездке в Баку он закончился.
Не по моиму желанию или вине, на самом деле это женщины всегда как начинают романы, так их и заканчивают, сейчас–то это я хорошо знаю, уже очень много лет.
Недаром есть такая русская поговорка:
СУКА НЕ ЗАХОЧЕТ — КОБЕЛЬ НЕ ВСКОЧИТ!
Так что когда она захотела, я на нее заскочил, а когда расхотела, то слез…
Но в той поездке по старой памяти мы тусовались вместе, и во второй же вечер вместе со всей компанией потащились в ресторан, то ли «Девичью башню», то ли «Караван–сарай», и лихо отплясывали, ели какие–то местные кебабы, пили водку, вместе курили с местным красавцем, недавно вернувшимся из тогда еще шахского Ирана, и вместе вернулись в свою странную гостиницу–пароход, где нам пришлось разойтись по своим номерам/каютам.
